Окончание, начало.

Правда, после опубликования моей статьи я слышал упреки в том, что об очень сложных общественных явлениях я говорю слишком уж самоуверенно, категорично и безапелляционно. Может быть, на этом основании можно сделать вывод о наличии у меня каких-то параноидальных комплексов? Но вот от людей, лишенных всяких нехороших интеллигентских комплексов — то есть живущих реальной жизнью, а не в мире выдуманных иллюзий — я слышал другие упреки. Мне говорили: "И охота тебе зря бумагу марать?! То, о чем ты пишешь, и без тебя всем известно!” И в этих словах есть большая доля истины. Действительно, я писал, в общем-то, о вещах банальных, которые у нас на уровне бытового сознания понимают все, включая не всегда трезвых грузчиков. Я только облек всё в более-менее наукообразную словесную форму, да местами позволил себе немного поумничать. Еще меня упрекали, что в моей статье некоторые важные общественные проблемы раскрыты очень уж поверхностно, нужно было сделать более глубокий детальный анализ. Полностью согласен с подобными претензиями. Но ведь я писал не монографию, не докторскую диссертацию, а публицистическую статью, и вряд ли справедливо предъявлять к ней требования, которые не предъявляют и к фундаментальным научным трудам.

Напомню читателю, что советская психиатрия в 1983 г. была вынуждена выйти из Всемирной психиатрической ассоциации (ВПА), дабы избежать позорного исключения за использование психиатрии в политических целях. В 1989 г. советскую психиатрию вновь приняли в ВПА (с испытательным сроком). Тогда широкий круг лиц, в том числе и правозащитников, категорически выступили против этого принятия. Действительно, советская психиатрия не только не извинилась за все свои зверства перед "политпсихами”, но даже официально так и не признала применение психиатрических репрессий в политических целях. Я не говорю уже о наказании конкретных врачей-психиатров. Советские представители только клятвенно заявляли, что ничего подобного впредь уже точно не будет. Я тогда говорил (и сейчас повторяю), что тем, кто принял советских в ВПА — вот всех их и нужно освидетельствовать и поставить диагноз. Да что там говорить, если до сих пор не снят диагноз даже с Владимира Буковского — официально он и сейчас считается сумасшедшим! Как тут вновь не вспомнить Буковского, которому советские психиатры когда-то сказали, что если он, требуя соблюдения советских законов, не понимает, что они предназначены не для того, чтобы соблюдаться, — то он сумасшедший, а если понимает, но все-таки требует, — то он особо опасный государственный преступник.

Дело здесь не столько в психиатрии, первопричина психиатрических репрессий по политическим мотивам не в ней, а в сущности нашего режима, оставшейся во многом неизменной с коммунистических времен до наших дней. Как в коммунистические времена, так и сейчас режим основан на произволе — на попрании даже тех прав граждан, которые гарантированы официально действующими законами государства.

Взять ту же психиатрию. Кто-то распространил легенду, будто в коммунистические времена советские законы были такими зверскими, что позволяли принудительно помещать здоровых людей в психушки по политическим мотивам. Так могут говорить только те, кто имеет о тогдашнем законодательстве довольно смутное представление. Тогда (как и сейчас) принудительно упрятать человека в дурдом можно было двумя способами: в судебном порядке и во внесудебном (его еще называют административным порядком).

Административно принудительная госпитализация осуществлялась по решению психиатров — но только если больной, страдающий психическим заболеванием, совершал действия, опасные для окружающих или для самого себя, а также если он находился в беспомощном состоянии и его нельзя было оставлять без медицинской (то есть психиатрической) помощи. При всех изменениях в законодательстве за последние тридцать лет эти основания оставались в общем-то неизменными, и я не знаю ни единого случая административного помещения в психушку по политическим мотивам, когда это соответствовало бы требованиям законодательства, то есть имелось хотя бы одно из названных оснований.

Судебный порядок психиатрических репрессий применялся ко многим видным диссидентам и поэтому хорошо известен. Суд назначает принудительное психиатрическое лечение в случае совершения лицом общественно опасного деяния, подходящего под признаки преступления, предусмотренного Уголовным кодексом (например, ст. 70 УК РСФСР 1960 г. — антисоветская агитация и пропаганда). Но только в случае, если это лицо признано судебно-психиатрической экспертизой неспособным отдавать отчет в своих действиях или руководить ими вследствие хронической душевной болезни или иного болезненного состояния. В посткоммунистические времена некоторые склонны всю ответственность взваливать на психиатрию и оправдывать судей: "Во всем виноваты только психиатры, дававшие неправильные экспертные заключения, а судьи здесь ни при чем — судебно-психиатрическая экспертиза устанавливает невменяемость, вот суды и направляют людей в спецпсихбольницы”. Но "невменяемость” — это юридическая оценка поведения человека, а такая оценка может быть дана только судом. То есть признать человека невменяемым может только суд на основании заключения судебно-психиатрической экспертизы о неспособности лица отдавать себе отчет в своих действиях или руководить ими вследствие психического заболевания. Вопросы права (юридической оценки) по закону выносить на разрешение судебной экспертизы запрещено категорически — это исключительная компетенция судебно-следственных органов. Согласно ст. 78 УПК РСФСР судебная экспертиза назначается в случаях, когда необходимы специальные познания в науке, технике, искусстве или ремесле — вопросы права к таким познаниям не относятся.

Мало того. Статьи 70, 71 действующего Уголовно-процессуального кодекса РСФСР (введен в действие с 1 января 1961 г.) устанавливают, что все собранные по делу доказательства (в том числе и заключения экспертизы) подлежат тщательной, всесторонней и объективной проверке; суд, прокурор, следователь и лицо, производящее дознание, оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, руководствуясь законом и правосознанием; никакие доказательства не имеют заранее установленной силы. Статья 80 УПК РСФСР прямо предусматривает, что заключение эксперта не является обязательным для суда, однако несогласие с заключением должно быть мотивировано.

Тем самым суд, вынося определение о назначении принудительного лечения и виде помещения в психбольницу, сам оценивает заключение экспертизы и сам несет всю ответственность за принятое решение. Заключения экспертизы, основанного только на том, что человек в открытую выступает против власти, для признания невменяемым явно недостаточно. И если суд, упрятав человека в дурдом, руководствовался только таким экспертным заключением, то все слухи о невиновности судей в психиатрических репрессиях слегка преувеличены.

Психиатрия у нас никогда напрямую не подчинялась ни ГБ, ни судам; суды и ГБ не подчинялись психиатрам. И у тех, и у других был только один начальник — соответствующий орган КПСС. Поэтому еще в те времена — до нынешних публикаций сверхсекретных документов Политбюро — вполне хватало оснований считать, что психиатрические репрессии по политическим мотивам осуществлялись по прямому указанию кремлевского начальства. Что ни в коей мере не снимает вины ни с судей, ни с психиатров, ни с других, к этому причастных.

Может, я и вправду сумасшедший, но всегда был твердо уверен, что в обществе демократическом и свободы могут гарантироваться только правом, то есть законами — при условии их неукоснительного соблюдения государством — тем, что именуется законностью. А законность юридически гарантирована только принципом неотвратимости ответственности — когда за каждым наказуемым нарушением прав субъектов правоотношений необходимо должна следовать ответственность, в том числе и (в установленном законом случаях) уголовная. Никакого иного способа обеспечения юридических гарантий прав и свобод человечество пока не придумало. Регулирование государством общественных отношений на основе правовых норм — то есть исполнение государством собственных законов — еще называют правовым регулированием. Если в обществе торжествует не законность, а творимое властью беззаконие, то никаких юридических гарантий прав и свобод быть не может. Эти права и свободы, в каком бы супердемократическом виде они ни были закреплены Конституцией и законами, могут осуществляться только по разрешению власти и в разрешенных ею пределах. Что у нас всегда и было, несмотря на многочисленные демократические формы и атрибуты.

Еще с раннеперестроечных времен среди правозащитников раздавались всё усиливающиеся голоса о том, что советская власть понемногу изменяется и уничтожается. После провала августовского "путча” 91-го года такие голоса вылились в многоголосые хоровые восторги по поводу краха советского режима и полной и окончательной победы демократии. Многие диссиденты признали новую власть и толпой в нее поперли. Положение дел с соблюдением государством своих собственных законов тогда особо никого не интересовало, как не интересует и сейчас. Оно в принципе не изменилось, только произвол чиновников быстрыми темпами стал расширяться и ужесточаться. Но если восторжествовавшие в обществе демократические формы и атрибуты не влекут никаких серьезных правовых последствий, то цена им невелика — тогда они всего лишь чисто внешние явления, не затрагивающие сущность общественных отношений "власть—гражданин”. Какое принципиальное значение могут иметь установленные законом самые демократические права и свободы, если все эти права и свободы, в том числе и гарантированные Конституцией, любой самый мелкий чиновник может легко и безнаказанно нарушить? И опять же, самый проклятый для наших "демократов” вопрос, от которого они еще с перестроечных времен шарахались, как черт от ладана: чего стоят все возглавляемые вами "широкие демократические силы”, если они не способны заставить даже мелких чиновников соблюдать ихние же законы? Да и держатся все эти демократические формы и атрибуты на произволе, представляя собой лишь неотъемлемый придаток нынешней власти, необходимый для "затушевывания”, прикрытия сущности политического режима, преступного даже с точки зрения собственных законов. А если принять во внимание стремительный рост произвола и то, что, в отличие от былых времен, он творится силами не ГБ, а в основном — МВД и чисто "ментовскими” методами, то становится вполне понятным вызывающий недоумение западных политологов вопрос: почему в эпоху демократии в широких народных слоях нынешний режим еще называют "легавой демократией”.

Правовые нормы устанавливают наиболее важные правила поведения в обществе. В любой общественной системе имеется множество видов различных норм, но главное отличие правовых норм от всех остальных — моральных, религиозных, бытовых и других — в том и состоит, что соблюдение установленных правовыми нормами правил поведения гарантируется принуждением государства через правоприменительные государственные структуры, в том числе и через правоохранительные органы. В этом и заключается самая главная внутренняя функция государства. То есть за правовыми нормами должна стоять вся мощь государства. Во всех нормальных государствах, основанных на своих законах, так оно и есть. У нас же...

Меня всегда поражало, что и у нас, и на Западе мало кого интересует, как наше государство соблюдает собственные законы, хотя без пристального внимания к этой проблеме подходить к анализу российской общественной системы слишком уж бессовестно. Отношение подавляющего большинства нашего общества к праву и правоприменительной деятельности государства у нас всегда полностью исчерпывалось формулой "закон — что дышло”. И это совершенно справедливо. Но вот многие люди, профессионально занимающиеся реальными общественными проблемами — политики, политологи, правозащитники и прочие — не очень интересуются, как государство регулирует отношения в обществе: правом или произволом. Профессионализм у них балансирует на грани клинического идиотизма. Почему у этих профессионалов так происходит — по злому умыслу или по недоумию — здесь не место анализировать. Не знаю точно, чего в их поступках больше — подлости или глупости — наверное в разных пропорциях хватает и того, и другого. Несомненно одно — роль и место правового регулирования, как они отражены в публичных выступлениях нашей политической, научной и пишущей элиты, явно не соответствует универсальной принципиальной важности права (или бесправия!) в жизни общества. Складывается впечатление, будто составляющие сущность режима произвол и беззаконие являются лишь каким-то задним аморфным фоном, не оказывающим на положение дел в стране какого-либо заметного влияния. У нас всё больше любят выступать с заумными теориями, имеющими непонятно какое отношение к российским реалиям. Хотя, как это у нас обычно бывает, самая красивая идея, воплощенная на практике в нашем беззаконном государстве, приводит к результату, прямо противоположному желаемому. Отсюда все наши беды в политике, праве, экономике и духовной жизни общества. Но, как уже говорилось, "клинические” политики, политологи и правозащитники такими мелочами не интересуются. Для них высшим пределом познания является вопрос о соответствии наших чисто внешних форм общепринятым в цивилизованном мире демократическим схемам, явно не применимым к безвольному российскому обществу. Что под прикрытием этих привнесенных внешних форм у нас скрывается на практике — мелочь, явно недостойная их внимания.

Вообще говоря, положение дел в области реабилитации людей, преследовавшихся в коммунистические времена по политическим мотивам, обстоит у нас не совсем так, как это видится из сообщений средств массовой информации. По Закону РФ "О реабилитации жертв политических репрессий” для реабилитации необходима подача заявления в соответствующий государственный орган, который по результатам проверки составляет заключение и либо выдает справку о реабилитации, либо отказывает в реабилитации и в выдаче такой справки. Среди определенного круга бывших диссидентов-политзеков такое обращение с заявлением о реабилитации считается недопустимым: "Если советская власть нас тогда сажала, то почему сейчас мы должны просить о реабилитации?! Если государство само сажало — пускай само и реабилитирует”. Причем так говорят те, кто признал эту власть после провала августовского "путча” 91-го года. А кроме них еще есть люди, которые не признают советскую власть ни в ее коммунистическом, ни в "демократическом” варианте и для которых никакая реабилитация от этой власти вообще неприемлема.

В бывших советских республиках Прибалтики (после обретения ими независимости) были реабилитированы вообще все бывшие политзеки — независимо от их желания, и, разумеется, без каких-либо заявлений с их стороны. Но и там нашлись диссиденты-политзеки, которые категорически выступили даже против такой реабилитации. Их логика понятна: "Если нас сажал оккупационный советский режим, то почему наше свободное независимое государство должно замаливать чужие грехи?!”

До сих пор осталась неизменной сущность советского режима, который ввиду отсутствия сколько-нибудь значимого активного сопротивления ему со стороны российского общества может творить внутри страны всё, что угодно, преследовать по политическим мотивам любыми способами. В статье в "Континенте” N 93 я писал, что сейчас политзеков (в прежнем их понимании) нет не потому, что режим существенно изменился и стал хорошим, просто нынешняя власть вполне может обходиться без брежневских методов политических преследований, как Брежнев и компания обходились без методов сталинских. Главное для власти — страх общества перед произволом власти, чтобы гражданин чувствовал себя полностью беззащитным перед беззаконием государства. А какими методами такой страх достигается — дело десятое. Когда же необходимость в былых методах возникнет, то нынешняя власть легко может себе это позволить. Если нельзя, но очень нужно — то можно.

И дело не в конкретных руководителях государства и других начальниках. Вся система власти, сущность политического режима сильнее не только отдельных лиц, пусть даже занимающих руководящие государственные посты, но и сильнее всего безвольного общества. Пока сущность власти осталась прежней, кто бы ни был Президентом РФ — Путин, Примаков, Зюганов или Лебедь — это по сути само по себе ничего изменить не может, возможны лишь вариации несущественного характера, не затрагивающие принципиальных основ власти. Какой бы кристально чистый и приличный человек ни стал Президентом, всё равно — власть либо адаптирует его и сделает в принципе таким же, как и все другие чиновники, либо отторгнет его всеми возможными способами, включая летальный исход. Так было и так будет до тех пор, пока эту систему власти с ее советской сущностью не уничтожить. С уничтожением же существующего режима подавляющая часть нынешней политической элиты отойдет в политическое небытие.

Для власти, основанной на лжи и беззаконии, больше всего на свете опасны требования истины и законности. Поэтому режим очень не любит, когда вскрывают его сущность и реальные принципы власти или слишком уж требуют соблюдения официально действующих законов. Примеров тому из прошлых времен можно привести с избытком. Мы с Кириллом Подрабинеком в 95-м году решили поставить эксперимент над российским правосудием — потребовали возбудить уголовное дело по фактам отдания Президентом РФ Ельциным Б.Н; приказа Вооруженным Силам на ведение военных действий в Чечне и неприятия мер к защите мирного населения. Государство для одурачивания Запада напринимало много хороших законов — вот мы и потребовали от государства их соблюдения. Подробности этого эксперимента описаны в нашей статье в "Континенте” N 94. Здесь могу только дополнить, что мы требовали возбудить уголовное дело не в отношении Президента РФ Ельцина Б.Н., а по фактам его всем известных преступных деяний, и устанавливающая неприкосновенность Президента ст. 91 Конституции РФ этому никак не препятствует. Кроме всего прочего, к принятию Президентом решений и к другим его деяниям в связи с войной в Чечне 94—96 годов имели прямое и непосредственное отношение чиновники, не обладающие вообще никакой неприкосновенностью, даже депутатской — члены Совета безопасности (в том числе и тогдашние силовые министры), аппаратчики Администрации Президента. А они подлежат уголовной ответственности за соучастие в преступлениях независимо от того, была ли процедура импичмента Ельцина и чем она закончилась. Статья 91 Конституции РФ не отменяет действие уголовного и уголовно-процессуального законодательства в отношении лиц, не обладающих президентской неприкосновенностью. Нетрудно представить чувства, испытываемые к нам президентской компанией. Как за этот эксперимент власти "прижимали” меня руками ногинской милиции — разговор отдельный.

Кстати — по поводу моей нынешней истории с психиатрией и прокуратурой. Предусматривающая поводы к возбуждению уголовного дела ст. 108 УПК РСФСР устанавливает, что, наряду с заявлениями о преступлении в правоохранительные органы, такими поводами являются опубликованные в печати статьи, письма и заметки. Юридически нет никакой разницы — писал ли я в органы прокуратуры заявления о возбуждении уголовных дел в отношении психиатров, ногинского горпрокурора и должностных лиц Мособлпрокуратуры, или написал эту статью про деяния психиатров и прокуроров, которые квалифицируются по ст. 285 УК РФ как злоупотребления должностными полномочиями. То есть, в любом случае мосле опубликования данной моей статьи прокуратура по закону обязана принять меры прокурорского реагирования по фактам описанных в статье преступных деяний.

Будет ли это или нет, поживем — увидим.

Октябрь 1999 г.

Годлевский Александр Александрович,  
РФ, Моск. обл., г. Ногинск.

Продолжение темы на сайте: Сумасшедшие записки и в блоге: http://alexgodl.livejournal.com/.